Затем что мир устал, а мор наполнил море
пропитых голосов, прибитых к бледным снам,
я выбираю жить, хотя бы тушкой моли,
с душой как оберег дарованной не нам,
а тем, иным парням, крылатым и могучим,
закрывшим облака, и в опереньях крыш
почувствовавшим нас. Я прилипаю к тучам
подземных гаражей таксомоторных рикш,
заморенных затем чтоб легче было править,
и проще помыкать, и проще хоронить
одну, совсем одну, но всё же - нашу память.
Ах, если бы, мой друг, не оборвалась нить
никчёмных наших дней, напомнивших утехи
полузабытых слов прославленных отцов,
запечатлевших нас в пустой библиотеке.
Я больше не могу. И мне, в конце концов,
положено летать. Мой брат, ты тоже, тоже...
пускай тебе твердит назойливая дрянь,
что ты давно не тот, что прежний был моложе,
и благородней был, и вышел из дворян,
а ты всего лишь ты - какая, право, малость,
когда в неё взглянув увидишь в ней себя.
Вот только тень совсем примялась и измялась,
но это ж только тень упавшая с тебя.
Подумаешь - пустяк, пустое и такое,
о чём и говорить, тем более писать
не следует. Оно и так тебя догонит
и заберёт с собой насильственно назад.
И лишь шагнёшь, как там, за кромкой отчужденья
забудешься совсем, однажды и навек.
Мой милый человек, не уходи за тенью,
не уходи за ней, мой гордый человек.